Несколько дней назад на Петербургском экономическом форуме Владимир Путин излучал недобрый оптимизм. Десять минут он перечислял признаки стабилизации в российской экономике и предстоящие меры ее укрепления, описывал грядущие перспективы, а затем еще двадцать минут рассказывал о проблемах экономики мировой и в особенности — европейской и американской. И хотя было видно, что в своем почти маниакальном блейминге Запада Путин смешивает, как положено, реальные факты и пропаганду и сам, кажется, не очень различает, где первое, а где второе, нарисованная им картина в целом имела много точек пересечения с реальностью.
Действительно, тот, кто представлял три месяца назад, что под ударом санкций, принятых в ответ на российское вторжение, российская экономика будет полуразрушена и видимые признаки этого разрушения подорвут политический капитал Путина внутри страны, должен сегодня остолбенеть в депрессии и стать пеплом. Все выглядит ровно наоборот.
В российской экономике первоначальный удар санкций, приведший к резким изменениям макроэкономических показателей — курса, уровня инфляции, банковских ставок и пр., то есть всего того, что и является для наблюдателей и агентов рынка преимущественно признаками кризиса, — выглядит сейчас практически полностью купированным. При этом прямой ущерб экономике от ухода западных компаний и разрыва цепочек поставок, наоборот, пока проявляет себя вполне умеренно и дисперсно.
Все это питает не только должностной оптимизм путинской бюрократии, но и оптимизм российского бизнеса. Показатели главного конъюнктурного индекса PMI демонстрируют, что после провала марта к началу июня баланс негативных и позитивных оценок экономической ситуации предпринимателями практически вернулся к «зиро», а в обрабатывающих отраслях даже находился чуть выше. То же показывают и другие опросы, рассмотренные в обозрении Re: Russia. Доля позитивно оценивающих свое финансовое положение предпринимателей, испытав резкое сжатие в марте, вернулась к показателям начала года, пишет исследовательский центр НАФИ.
Более того, этот настрой энергично разделяет и российское население: доля тех, кто с оптимизмом смотрит на перспективы российской экономики, в регулярных опросах ФОМ находится на историческом максимуме (!), а кризисные ожидания, которые фиксировали в марте опросы «Левада-центра», резко снизились.
И наоборот: западная печать полна панических публикаций о состоянии экономик еврозоны и Америки. Действительно, ситуация выглядит совершенно кризисной по историческим меркам. Инфляция в Германии, Великобритании и США достигла максимума за 40 лет, в среднем же инфляция в развитых странах (странах ОЭСР) составляет невиданные 8,5%. Дорожает еда — в среднем в полтора раза к уровню середины 2010-х годов, дорожает энергия (отопление, бензин, электричество), в результате они занимают все бóльшую долю в потреблении домохозяйств, ограничивая их возможности делать другие покупки. Спрос на прочие товары падает — фирмы не получают прибыль и испытывают проблемы с возвратом кредитов. Центробанки борются с инфляцией повышением ставок, вследствие чего кредит дорожает и проблемы фирм становятся еще более острыми. Это кризисная спираль. В то время как правительственные организации, вроде Всемирного банка и ОЭСР, снижают свои прогнозы относительно роста в мире и в развитых странах (на 1–2 п. п.), не связанные корпоративной осторожностью эксперты обсуждают, неизбежна ли рецессия в развитых экономиках.
Все это отражается на самочувствии населения и на политических настроениях. Индекс экономической уверенности Gallup (измеряющий оптимизм/пессимизм американских граждан) опустился до –45 пунктов. Это хуже, чем пик ковидного негатива в 2020 году, ниже индекс был лишь с февраля 2008 по весну 2009 года, когда бушевал мировой финансовый кризис. В Европе экономические проблемы также начинают теснить тему солидарности с Украиной, и экспертные центры предсказывают вероятный раскол мощной коалиции ее поддержки в общественном мнении.
Иными словами, дело выглядит так, что санкции ударили по самим их инициаторам, экономики Запада вошли в зону турбулентности, которая подрывает политический капитал лидеров антироссийской коалиции и грозит ей развалом. Как и обещали кремлевские стратеги.
В 1982 году ЦРУ подготовило для Конгресса США подробнейший доклад о состоянии и перспективах советской экономики. Его главный вывод состоял в том, что советской экономике предстоят резкое замедление и стагнация с букетом сопутствующих проблем, но структурный кризис и что-то похожее на коллапс ей, во всяком случае в обозримой перспективе, не грозят. Этот прогноз навсегда останется классикой факапов профессиональной экспертизы, но не это главное. Главное — почему авторы доклада не видели приближающегося коллапса — как и руководители Советского Союза, которые были в целом знакомы с его выводами и, приступая к реформам, также исходили из представления о фундаментальной устойчивости советской экономики?
Причина этой общей ошибки заключалась в том, что все те индикаторы, которые говорят обычно о дисбалансах экономики — динамика цены товаров, цены активов, цены денег, цены труда и цены ресурсов, — в советской экономике либо отсутствовали, либо были подавлены так, чтобы их номинальные значения ничего не говорили о реальном положении дел и реальных диспропорциях. И когда советские руководители под давлением обстоятельств решили ослабить принудительные связи в экономике, понимая, что они уже не дают эффекта, они, как и американские эксперты, не осознавали масштабов диспропорций, которые в результате начали себя проявлять, и столкнулись с тем, к чему ни они, ни их эксперты совершенно не были готовы.
И если оказать небольшое сопротивление энергии дискурсивных стратегий российского экономического оптимизма, мы сразу обнаружим, что нарисованная Путиным картина благополучия российской экономики является преимущественно фейком.
Какой смысл в стабильном курсе доллара, если граждане не могут его купить или даже воспользоваться имеющимися у них долларами, а фирмы не могут приобрести на них необходимые им товары и комплектующие?
И нынешняя его стабильность скорее напоминает советскую, когда он стоил 67 копеек: эта цена отражала не реальное соотношение двух валют, а лишь оторванность советской экономики от мировой, ее рыночную неполноценность. Центробанк снижает ставку, но предприятия не берут кредиты. Или инфляция. В реальности речь сейчас идет не о замедлении инфляции, российская экономика имеет дело с дефляцией, которая вызвана кризисным (более 10%) сжатием внутреннего спроса. То, что выдается за индикатор стабилизации, является на самом деле индикатором кризиса. Лучший российский аналитический телеграм-канал MMI пишет, анализируя резкое сокращение уплаченного гражданами НДФЛ: «Возможно, ситуация с доходами россиян складывается хуже, чем мы предполагали. Тогда это во многом объясняет коллапс потребительского спроса». И вообще, российская экономика официально вступила в рецессию, и даже в наиболее оптимистических прогнозах ожидаемое падение экономики должно составить никак не менее 7%.
Почувствуйте разницу: в России все полны оптимизма при том, что рецессия уже началась, а в Европе — полны пессимизма, обсуждая ее высокую вероятность в будущем. Модель реакции российской автократии на кризис все более эволюционирует в сторону советской: рыночные индикаторы подавляются или перестают работать, статистика закрывается, неприятные проблемы не обсуждаются (чиновникам и крупным бизнесменам, кажется, под страхом телесного наказания запретили употреблять слово «кризис», только — «структурная адаптация»). В то же время западная модель реакции устроена прямо противоположным образом: экономический, политический и социальный механизмы максимально усиливают признаки кризиса, посылая обществу, политикам, бизнесу и экспертам максимально громкий сигнал бедствия.
В своей книге о «порядках открытого доступа» Дуглас Норт и его соавторы пишут, что все преимущества таких порядков («демократий», в нашем упрощенном понимании) при ближайшем рассмотрении могут быть поставлены под сомнение. Они вовсе не всегда обеспечивают более высокие темпы роста и вряд ли демонстрируют значительные успехи в борьбе с неравенством, но они обладают одним безусловным преимуществом, которое и определяет их силу в долгосрочной перспективе, — они лучше адаптируются к внешним шокам. И механизмы этой адаптации устроены прямо противоположным образом, чем в автократиях (порядках закрытого доступа).
Это объясняет, почему автократиям и, в частности, российской автократии постоянно кажется, что Европа или даже Запад в целом находятся в состоянии упадка, дезорганизованности и надвигающегося коллапса. С их точки зрения, неспособность западных правительств силовым образом пресечь, блокировать трансмиссию кризисных явлений является очевидным признаком слабости и безволия. Блокируя такую трансмиссию у себя дома, автократы убеждают население, что кризиса нет или он не так страшен. За счет этого они сохраняют свою власть, но обрекают общество на неготовность и бессилие перед развитием и последствиями кризиса. В то время как «слабые» западные правительства могут быть сметены даже не столь уж значительными признаками будущего кризиса, но общество в целом оказывается гораздо более вооруженным перед его лицом.
Материал впервые был опубликован в проекте Re: Russia. Re: Russia — это экспертная площадка для обсуждения политических, социальных и экономических вопросов, касающихся России.
