Возможно, прозвучит странно, но Владимир Путин боится русской культуры. Сколько он ни встречался с ее деятелями за четверть века у власти, доверия его она не заслужила. Вторжение в Украину 2022 года и антивоенные протесты в России только усилили культурные фобии нацлидера. По всей стране менеджеров по культуре власти заменили на присягнувших управленцев. Чистки прошли в театрах, филармониях и вузах, затронули даже просто недостаточно политически благонадежных. Популярных, но антивоенно настроенных писателей, музыкантов, актеров Кремль запретил (1, 2), перекрыл россиянам доступ к ним.
Чего боится Путин, понять несложно. Он хочет вернуться в «золотую» — в его представлении — эпоху Российской империи, остановить историю. Как бы для этого в России, и небезуспешно, насаждается культ войны и силы. Писатели, поэты, музыканты прошлого с явным антимилитаристским контекстом в творчестве преподносятся как сторонники войны — в них Кремль пытается записать оптом весь русский культурный канон, от Пушкина с Толстым до Высоцкого с Цоем (они уже не возразят). Записали бы и Шевчука, но он, по счастью, жив и после полномасштабного вторжения в Украину как патриот выпустил сильный антивоенный альбом. Сделали это и другие независимые музыканты.
Диктаторские режимы всегда стремятся подчинить культуру. Военно-политическому руководству России хотелось бы изобразить, что культурный канон — это всегда («справедливая») война, норма, которая объединяет Московское царство, Петра I, Российскую империю, СССР и нынешнюю Россию. Такой канон Кремль, кажется, хочет подкрасить, отождествить с собой, поместить в рамку новой идеологической системы и выставить как икону на поклонение.
Но культура так не умеет. Культура — как и язык — всегда меняется; это не бабочка в янтаре напоказ, она живая, динамичная и сопротивляется контролю, находя выход в общении между людьми, без участия властей. Поэтому политические кураторы Кремля считают свободное творчество угрозой, которое мешает милитаризации россиян, особенно молодежи. Кремль стремится к тому, чтобы в стране не осталось неподотчетного творчества.
Русская культура и война с Украиной
Одновременно русская культура оказалась на Западе под подозрением, что это она ответственна за вторжение в Украину и военные преступления там. Претензии предъявляются тем же Пушкину, Достоевскому, Толстому и Чехову, в которых находят имперскость, великодержавный шовинизм и колониализм. Достается Бродскому, Тургеневу, Чайковскому — всему русскому культурному канону, как его представляют критики. Впрочем, такой крайний подход не популярен — литовский поэт Томас Венцлова, например, считал, что утверждать, будто империализм и агрессия — «в культурном коде» россиян, это расизм.
Прежде чем анализировать подобные упреки, хорошо бы, конечно, разобраться — что такое культура? О чем вообще речь? Но единого определения культуры (в том числе русской) нет — и быть не может; важно отметить, что политика, церковь, телевизор, YouTube и «Яндекс-музыка» с «Вконтакте» — помимо литературы, театра, кино или музыки — это тоже русская культура. И было бы ошибкой представлять культуру в виде инструкции к жизни со сводом этических правил. Культура это все же, скорее, среда, в которой может рождаться и прекрасное, и ужасное. Бездарное и талантливое. Имперское и либеральное. В русской культуре, например, сильны антимилитаристские традиции — от Толстого до шестидесятников и культуры 1980-х. Культура всегда больше, чем политические амбиции властей, которые, например, за антивоенные высказывания сажают поэтов в тюрьму.
Если взглянуть на русскую культуру глазами ее критиков, то она предстает в близком к государственному изводе. Достается в основном русским писателям — классикам. Возможно, из-за представления, что русская культура литературоцентрична. Возможно, потому что этих писателей государство в России сделало иконой и политическим инструментом. Возможно, потому, что сами критики, имея гуманитарный бэкграунд, склонны преувеличивать значимость предмета своего интереса.
Булгакова, например, Украинский институт национальной памяти в 2024 году признал «символом российской имперской политики». А посол Украины в США Оксана Маркарова классифицировала писателя как «украинофоба», «плагиатора» и «компилятора» (он много писал о своем опыте Гражданской войны, пережитом в Украине). Более того, по мнению дипломата, «великая русская культура» — это миф, служащий «одним из сильнейших антиукраинских инструментов» в США и на Западе в целом.
Аналогичные претензии звучат и в адрес русского языка, который при Владимире Путине действительно стал важным политическим инструментом. Руководство России с 2005 года, когда был принят закон о государственном языке, брало на себя роль попечителя, администратора русского языка. А в концепции 2015 года по продвижению русского языка в мире прямо сказано, что такая деятельность «является важной частью внешней политики Российской Федерации». Путин не раз ассоциировал «врагов русского языка» с «врагами государства», что чутко воспринималось в Украине и странах Балтии. Тяжелейший травматический опыт в Украине от солдат, ракет, бомб российской армии был перенесен на русский язык и литературу, которых некоторые политические активисты на Западе обвинили в воспитании агрессоров и военных преступников. Эмоционально это понятно; к тому же язык и литература, конечно, играют роль в конструировании идентичности, в данном случае — русской, но далеко не единственную и не главную — и вот почему.
Литература, язык и жизнь
Русская культура (как и западные культуры) — во многом текстовая, а язык, в нашем случае русский, если следовать множеству исследований лингвистов и психологов, задает первичные векторы и ландшафты развития мышления. Далее возникает главная сложность: как соотнести конкретного человека или сообщество людей (например, военных или студентов физмата) с русской культурой или теми особенностями «русской ментальности», о которых — с противоположным знаком — говорят разные авторы?
Здесь стоит сделать отступление.
Обвинения в адрес русского языка и культуры, если их пытаются научно обосновать, корнями уходят в популярную теорию лингвистической относительности американцев Сепира и Уорфа (и раньше — в труды Вильгельма фон Гумбольдта). Она гласит, что язык определяет мышление и способ познания, что сказывается и на поведении. Это важная теория, давшая в первой половине XX века инструмент поиска отличий и сходства разных культур в миропонимании. Появились исследования отношений между мышлением, языком и культурой, оформились идеи «этнофилософии», «культурных концептов» (см., например, работы Анны Вежбицкой).
В России научная область, бывшая уделом лингвистов, антропологов, филологов и культурологов, в XXI веке привлекла своим потенциалом исследователей, чутких к политическим веяниям. Появились не имеющие четкого определения понятия: «ментально-лингвальный комплекс», «национальная картина мира», «языковое сознание». В российской научной электронной библиотеке числится более сотни тысяч публикаций о «русской матрице» и «уникальности русской культуры» на основе анализа какого-то набора текстов (как правило из Национального корпуса русского языка). Проблема тут даже не в вероятной политической ангажированности, а в безапелляционных обобщениях даже не об авторах этих текстов, а о «сознании русских». Есть оно или нет — науке неизвестно, но базовые ценности у россиян точно меняются — и не из-за чтения литературы, а из-за социально-экономических условий жизни.
С тем, что язык влияет на мышление, никто не спорит — тут достигнут научный консенсус. Исследователи даже добились определенных успехов в деконструкции культурных значений в письменных текстах (см., например, работу Анны Вежбицкой «Семантические универсалии и описание языков»). То есть научились из текстов вычлениять особенности мировосрприятия, свойственные той или иной культуре в определенные эпохи. Но ученые не могут прийти к однозначным результатам того, какую роль отдельные слова, выражения, грамматика и тем более языковые структуры играют в производстве и передаче тех или иных культурных значений. Как язык и культура генерят то, что называется традициями. Но тогда и отсылки к «традиционным ценностям» являются не более чем попыткой продвигать те или иные представления о воображаемом обществе. Попросту, пропагандой.
Привязка русской классической литературы к «русской ментальности» (с положительным или отрицательным знаком) ошибочна также в том, что роль книг — любых — в жизни россиян сильно преувеличена. Конечно, есть тонкий слой горожан, много читающих. Но опросы (1,2,3) в России свидетельствуют, что интерес к художественной литературе у россиян в целом низкий. По данным 2022 года, 40% молодых людей 14-17 лет (самая читающая аудитория) книгами не интересуются совсем. На формирование взглядов человека в России, особенно в регионах, основное влияние оказывает бедность и телевизионная культура — новости, сериалы (они в основном про будни и подвиги различных силовиков), ток-шоу с пропагандистами, передачи с конспирологией.
Но виноват Пушкин.
Наконец, ключевой во всем этом вопрос — в какой мере на человека, его систему ценностей и мышление оказывает влияние не только язык, литература, но окружающая действительность? Что общего у жителя такого мегаполиса, как Москва (с его установками на личный успех и потребительскую экономику) и, скажем, жителя глухой деревни в Липецкой области или Сахалина, где нет газа, а люди живут промыслом? Это все жители России, носители русского языка, но различий между ними — культурных, ценностных — может быть больше, чем сходства. Конечно, есть моделируемый на государственном уровне в России образ национального идеала (или, в других случаях, врага). В какой степени именно русский язык и книжная культура объединяет их? Можно спросить иначе: Россия больна, но дело ли в языке и культуре?
Люди усваивают только те ценности, которые реально регламентируют отношения в обществе, уважаются и отстаиваются (связь между словом и делом). Как писал Алексей Николаевич Леонтьев, автор теории деятельности в психологии, за языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают окружающую реальность. При этом слова для конкретного человека всегда имеют смысловое наполнение исходя из личного опыта. Чувственная ткань сознания (переживания, эмоции) задают значения и личностные смыслы. Именно чувственные образы формируют значения, которые и являются важнейшими «образующими» человеческого сознания. Таким образом наполнение значений смыслами происходит из личного опыта взаимодействия с реальностью — природной, социальной, экономической, политической и пр. А если человек не видит в окружении, что такое сострадание, свобода, Родина, то — при желании — в это понятие можно вкладывать все что угодно.
Можно сколько угодно читать Толстого — и не понимать, о чем он пишет.
А что толку
Русская культура — художественная культура, которую критикуют, не выведет на улицу миллионы или даже сотни тысяч людей, она не сменит российскую власть, не остановит войну — литература, театр, музыка этим не занимаются. Они рассказывают, описывают жизненный опыт, какой бы он ни был, и помогают осмыслить его.
Но культура может, например, помочь части россиян вернуть солидарность, доверие друг к другу, веру в возможность лучших изменений. Культура — важнейшая часть социальной ткани, она всегда о взаимодействии, об эмоциональном и интеллектуальном обмене между людьми. Диктатура — против сильных горизонтальных связей; чем их больше — тем сложнее людей контролировать.
Поэтому при любой диктатуре происходит отмена культуры, точнее, подмена культуры ее имитацией. Массовая эрзац-культура имитирующая и социальные связи, но поддерживается не ими, как настоящая культура, а исключительно благодаря существованию заказчика, политического режима. С падением такого режима тоталитарные, авторитарные культурные практики разрушаются. И тут важно, чтобы было что-то на замену эрзац-культуре — при распаде СССР уже многие видели фальшивость официоза и проникались другой, неофициальной культурой.
Попытки «отменить» русскую культуру, помимо естественной защитной реакции у ее носителей, ведут к обесцениванию имеющихся в ней тех ценностей, которые могут послужить для борьбы с несправедливостью, против войны. Тем россиянам, кто считает важным противостоять всему этому, нужна культура, в которой они выросли — без нее им вместе не на что опереться. Как пел Борис Гребенщиков, чтобы стоять, я должен держаться корней — и это не только выработанные индивидуальные ценности, но и усвоенные в течение жизни ценности русской культуры, которые объединяют. Отказывая русской культуре в существовании, люди выбрасывают и то хорошее, на что можно опереться.
Полностью дистанцируясь и отказываясь от русской культуры, люди вместо каких-то действий против войны оказываются перед необходимостью лечить свою депрессию и глубочайшую потерянность (есть, конечно, мультикультурные люди, которые могут найти опору в другой культуре — но они редкое исключение). Внутри и за пределами России оказалось много тех, кто считает себя русскими и выступает против войны, рискуя свободой, жизнью, семьей. Военно-политическое руководство России делает все, чтобы оставить этих людей растерянными и в одиночестве, чтобы они не увидели, что они не одни. Те же артисты, художники, музыканты, писатели, которых выжили из России, которых объявили иноагентами, помогают им (нам) не потерять себя и продолжать что-то делать — или хотя бы не молчать.
И ту же роль, пусть и не так явно, русская культура играет и в России — для тех, кто этого хочет.
